Долг государства

Символическая экономика пенсионной системы

12.09.2018

Составитель

Вячеслав Дворников

Долг государства

Символическая экономика пенсионной системы

В России продолжается пенсионная реформа. Сторонники и противники повышения пенсионного возраста, как правило, используют технические аргументы и ссылаются на экономические законы и демографическую статистику, но реформа задевает самые глубинные представления россиян о себе, государстве и своих отношениях с ним. В русской картине мира пенсии — это прежде всего не материальная помощь, а реализация справедливости, возращение государственного долга и получение заслуженного всей жизнью статуса. Какие ценности в российском обществе связаны с пенсионным обеспечением, разбирают авторы нового журнала InLiberty.

1

Юрий Кузнецов

Консенсус иллюзий

Политэкономия пенсионного возраста

2

Дмитрий Бутрин

О заслуженном и удостоверенном

Пенсия в русской картине мира

3

Алексей Левинсон

Сакральный институт

Выход на пенсию как экзистенциальный рубеж

4

Элла Панеях

Базовое право

Причины и ресурсы сопротивления реформе

1

Консенсус иллюзий

Политэкономия пенсионного возраста

Юрий Кузнецов

Заместитель главного редактора журнала «Экономическая политика»

Один из ключевых факторов, от которых зависит судьба пенсионной системы в России (и во всем мире), — каким образом граждане страны воспринимают социальные обязательства государства, чего они реально ожидают и считают себя вправе требовать от него.

Прежде чем перейти к основной идее этой статьи, необходимо сформулировать ряд утверждений, эмпирически и рационально доказанных исследователями пенсионных систем. Сегодня все эти базовые тезисы выглядят как аргументы в поддержку «антинародной политики правительства». Но это не имеет никакого значения. Реальность не зависит ни от наших эмоций, ни от политических предпочтений. Адекватная политическая стратегия (и вообще адекватное поведение) исходит из реальности, а не отрицает ее. Вот эти утверждения.

Первое. Трудности с финансированием государственной пенсионной системы и ее долгосрочная финансовая нежизнеспособность — это не российская, а мировая проблема. С этим сталкиваются или столкнутся в обозримом будущем все страны, где такая система существует.

Этот факт не зависит от того, идет ли речь о «перераспределительной» системе или «накопительной». Дело в том, что в активах накопительных систем значительную долю, как правило, составляют финансовые обязательства государственного бюджета (государственные облигации), а это значит, что в этой части такая система финансируется за счет налогообложения точно так же, как и перераспределительная.

Второе. Финансовая несостоятельность государственных пенсионных систем — это уже несколько десятилетий как не новость. Например, все помнят о том, как президент США Рональд Рейган снижал налоги, но мало кто помнит, что еще в 1983 году Конгрессом США было принято поддержанное обеими партиями решение о постепенном повышении пенсионного возраста (с 65 до 66 в 2009-м и до 67 в 2027 году), о повышении налога на фонд оплаты труда (payroll tax, аналог наших «страховых взносов»), об обложении этим налогом государственных служащих и о некоторых других мерах, де-факто снижающих размеры обязательств государства перед пенсионерами. Причиной этого решения была близкая перспектива финансовой несостоятельности программы Social Security, в рамках которой осуществляется пенсионное обеспечение по старости. Так что самые проницательные и осведомленные все понимали уже 35 лет назад. То давнее решение, кстати, принесло лишь временное облегчение, и сегодня Social Security снова «ушла в минус», и растущую величину ее дефицита придется покрывать за счет основного бюджета государства.

В прошлом году Всемирный экономический форум (ВЭФ) опубликовал результаты исследования проблем, с которыми сталкиваются системы пенсионного обеспечения шести развитых стран (США, Великобритания, Нидерланды, Австралия, Япония и Канада) и двух развивающиеся (Китай и Индия), в совокупности производящие около 60% мирового ВВП. Исследовался вопрос, какую сумму составляет и будет составлять в 2050 году совокупный пенсионный дефицит этих стран (включающий дефицит частных, корпоративных и государственных систем, причем государственные составляют основную часть) в предположении, что пенсионеру следует обеспечить доход в размере 70% его прежнего трудового дохода. Для 2015 года сумма составила 70 триллионов долларов, а для 2050 года — около 400 триллионов. Такие денежные величины трудно даже представить себе, но, поверьте, они очень велики. Это, в частности, означает, что дефицит в 2015 году существенно превосходил мировой ВВП, то есть стоимость всех произведенных в мире товаров и услуг.

Совокупный дефицит систем пенсионного обеспечения разных стран мира в 2015 и 2050 годах, трлн долларов США 2015 года

Источник: ВЭФ

Третье. Финансовая нежизнеспособность государственных пенсионных систем действительно связана с долгосрочными демографическими тенденциями — так называемым старением населения. Грубо говоря, люди в среднем стали дольше жить и меньше рожать детей. Количество пенсионеров, приходящихся на одного трудоспособного (и платящего налоги) человека, при неизменном пенсионном возрасте растет существенно быстрее, чем производительность труда. Поэтому даже потенциальный объем ресурсов пенсионной системы в расчете на одного пенсионера сокращается.

Четвертое. Тем не менее сказанное не означает, что причина нежизнеспособности пенсионных систем коренится в демографии и что нежизнеспособность пенсионных систем — следствие некоего естественного, никем не контролируемого процесса. Если возраст начала трудовой жизни связан с физическим развитием человека и в значительной степени детерминирован природными процессами (хотя и не только), то возраст выхода на пенсию в рамках государственной пенсионной системы устанавливается в результате политического процесса. Более того, сам дизайн этой системы — в частности то, что в ней возраст выхода на пенсию фиксирован и что вообще существует такое понятие, как пенсионный возраст, — тоже определяется политическим процессом.

Можно провести такую аналогию. На все летательные аппараты действует сила тяжести, и при аварии все летательные аппараты падают под действием этой природной силы. Однако вероятность аварии и поведение летательного аппарата при возможных авариях сильно зависят от его конструкции. Как известно, самолеты разных конструкций, разных производителей и разных технических поколений могут сильно различаться по параметрам безопасности. То же самое с пенсионными системами: все они находятся под воздействием общих демографических трендов, но их финансовое состояние и перспективы зависят от политического дизайна этих систем. Сейчас он во всех странах примерно одинаков, но не факт, что это единственно возможная конструкция и что она будет оставаться одинаковой в будущем.

Пятое. В обществе, естественно, бытуют различные верования, согласно которым есть возможность спасти финансы государственных пенсионных систем, не прибегая к изменению их политического дизайна (а значит, к неприятным политическим мерам, суть которых всегда заключается в частичном или полном дефолте государства по социальным обязательствам). К числу таких чудодейственных средств обычно относят повышение эффективности государственного сектора и использования государственной собственности, повышение собираемости налогов, радикальное сокращение казнокрадства, прекращение войн и уменьшение военных расходов, привлечение иммигрантов в качестве трудовых ресурсов, приватизация и т.д. Но в реальности все эти снадобья могут либо вообще оказаться недейственными, либо принести лишь временное облегчение.

«Пенсионная система перед бурей»

В четвертой главе книги Лоренса Котликоффа и Скотта Бернса (2005) на примере США рассматриваются десять способов решения демографических проблем и сокращения дефицита пенсионных система: технологический прогресс, продажа государственной собственности, повышение капиталоемкости труда, помощь из-за рубежа, помощь со стороны родителей, помощь со стороны работодателей, повышение пенсионного возраста, иммиграция, стимулирование экономики и оптимизация расходов. Ни один из этих способов, доказывают авторы, по разным причинам не способен предотвратить крах пенсионной системы.

Как уже упоминалось выше, долгосрочные демографические тенденции в сочетании с политическим дизайном пенсионных систем ведут к тому, что неблагоприятное для этих систем соотношение численности людей разных возрастов (и вытекающие из этого проблемные финансовые показатели) становится со временем все более неблагоприятным, в то время как сокращение казнокрадства и военных расходов, прекращение войн, повышение собираемости налогов и т.п. представляют собой разовые меры — они в лучшем случае могут добавить к ресурсам пенсионной системы некую фиксированную величину, и это произойдет в течение относительно короткого промежутка времени. Привлечение же мигрантов порождает дополнительные социальные, в том числе пенсионные обязательства государства перед приехавшими в страну людьми, что довольно быстро поглощает возможный выигрыш. Иными словами, волшебные снадобья проблему не решают, потому что не затрагивают ее фундаментальных причин.

Сказанное не означает, что не нужно прекращать войны, бороться с казнокрадством, приватизировать государственные предприятия и т.д. Все это, как и многое другое, обязательно нужно делать — для этого имеются все моральные и практические основания. Но к решению фундаментальных финансовых проблем пенсионных систем это имеет мало отношения.

Но, что не менее важно, из пятого тезиса следует и еще один вывод: повышение пенсионного возраста на фиксированную величину тоже не решает проблему фундаментально. Оно дает пенсионной системе (и бюджетной системе государства) временную передышку, позволяет (полностью или частично) заткнуть дыру в финансировании, но ее конструкция (политический дизайн) остается тем же самым. Такая мера лишь отодвигает в будущее неизбежный час расплаты по долгам, и произойдет это так же быстро, как одна пенсионная реформа сменяет другую. В частности, это означает, что и повышение пенсионного возраста в России — не решение проблемы, а перенос ее в будущее.

Шестое. Ожидания и расчеты на то, что повышение пенсионного возраста даст возможность повысить фактически получаемые пенсии за счет экономии, являются сильно завышенными. Конечно, чтобы успокоить население, пенсионерам могут немножко подкинуть денег. Но в целом такая реформа не может дать никаких дополнительных ресурсов по одной простой причине: она призвана залатать дыру в бюджете пенсионной системы, то есть покрыть пенсионные обязательства, уже заложенные в нее. Пенсионный возраст приходится повышать, потому что без этого денег не хватит на выполнение существующих пенсионных обязательств; с повышением же возраста их на какое-то время станет хватать (пока неизбежно не наступит новый пенсионный кризис). Даже если дыра в бюджете Пенсионного фонда будет закрыта полностью и еще что-то останется на повышение пенсий, старение населения не прекратится, а значит, этот излишек сойдет на нет. В ситуации, заведомо проигрышной для всех, никто не сможет надолго получить серьезный выигрыш.

Разумеется, нельзя не признать и то, что конкретным людям, попавшим в жернова реформы, от всего этого не легче. Если бы начальство прямо сейчас прекратило войны, гонку вооружений, закрыло расточительные и экономически неоправданные проекты, а за счет высвободившихся денег отложило повышение пенсионного возраста еще на несколько лет, то довольно многим (может быть, даже мне!) это заметно облегчило бы жизнь. Всем этим людям можно посочувствовать, но это не должно мешать ясно видеть принципиальную проблему во всей ее полноте.

Седьмое. Нежизнеспособность государственных пенсионных систем в их нынешнем виде и неизбежность их кризиса не означают, что нас всех ждет череда чудовищных бедствий, потрясений и кошмаров, «глад, мор, трус» и прочий апокалипсис. Приводимые в разных публикациях астрономические величины необеспеченных обязательств пенсионных систем, скорее всего, не осуществятся в реальности именно по причине своей неправдоподобной громадности. Они лишь показывают, что существующие тенденции не могут продолжаться долго, и накапливающиеся проблемы придется так или иначе разрешать, причем гораздо раньше, чем те или иные параметры достигнут запредельных значений. Собственно говоря, принимаемые в разных странах решения об одностороннем частичном сокращении социальных обязательств, включая повышение пенсионного возраста, — это и есть реакция политической системы на накапливающиеся диспропорции, пусть пока что слабая и половинчатая.

Естественный вывод из приведенных выше тезисов таков: проблема с пенсионными системами вообще и с российской в частности гораздо серьезнее, чем может показаться на первый взгляд, и ее не удастся разрешить ни простыми приемами финансовой техники, вроде повышения пенсионного возраста, ни мерами рационализации государственного хозяйства, какими бы они ни были полезными и необходимыми сами по себе. Кризис пенсионных систем затрагивает самые основы современных обществ и их политической организации, и его разрешение потребует крупных политических изменений, масштаб которых мы сегодня не до конца понимаем.

Коллективная галлюцинация

Финансовый аналитик Джон Молдин описывает сложившуюся ситуацию следующим образом:

«Давайте посмотрим, что же именно мы пытаемся сделать — и в США, и в Европе. Мы рассчитываем, что все большее число людей смогут на протяжении 35-40 лет работать и сберегать, а затем прекращать работу и на протяжении еще 20-30-40 лет вести жизнь с тем же уровнем комфорта, при том что с каждым годом число людей, вносящих платежи в систему, будет сокращаться. Извините, но это худшее проявление магического мышления. Ранние пенсионные схемы вообще не предполагали ничего подобного. Их задачей было обеспечить средства к существованию сравнительно небольшого количества пожилых людей, которые больше не способны работать. Ожидаемая продолжительность жизни была такова, что большинство работников не доживали до этого момента или, в крайнем случае, могли прожить лишь несколько лет после этого.

Простой факт заключался в том, что исчезла расширенная семья, которая некогда служила источником поддержки для тех, кому повезло дожить до старости. Начиная с 1950 года, по мере того как ожидаемая продолжительность жизни росла, а размеры семей уменьшались, государство все в большей степени становилось патерналистским («семейным») попечителем для тех, кто достигал волшебного возраста в 65 лет.

<…> Когда Франклин Рузвельт создавал программу Social Security для людей старше 65 лет, ожидаемая продолжительность жизни составляла 56 лет. Если бы сегодня пенсионный возраст в США соответствовал ожидаемой продолжительности жизни в той же пропорции, то он составлял бы 82 года. Попробуйте продать это избирателям.

Что еще хуже, несколько поколений политиков убедили общественность, что поддержание нынешней ситуации не только возможно, но и гарантировано. Многие из них и сами в это верят. Они не столько врут, сколько просто игнорируют реальность. Но ведь это приносит политикам голоса! Зачастую они в ходе политической конкуренции стараются превзойти друг друга в щедрости. <…> Они раздают обещания, которые в принципе не могут выполнить, а люди организуют и планируют свою жизнь, исходя из убеждения, что невозможное произойдет. Но этого не будет».

Молдин называет это «магическим мышлением», но, по-моему, здесь вполне подходит определение «коллективная галлюцинация». Политики и управляемое ими население, можно сказать, бредят, но каждая сторона делает это на свой лад. Более того, это самоусиливающийся процесс («с положительной обратной связью»). Политики, конкурируя за поддержку избирателей (или просто населения, если речь идет о недемократических государствах), взвинчивают их ожидания, тем самым уменьшая вероятность того, что когда-нибудь к власти смогут прийти сторонники бюджетной и социальной  политики, сообразующейся с реальностью. Представления населения становятся все более нереалистичными, и это создает для политиков стимулы к дальнейшей раскрутке обещаний.

За то, что дорога привела в тупик, ответственны обе стороны. Но на политиках лежит большая доля этой ответственности, чем на остальных гражданах, так как они наделены властью и в данном случае злоупотребляют ею. В принципе, у них достаточно полномочий, чтобы остановить процесс и даже повернуть его вспять. Но властолюбие и беспринципность побуждают их поддерживать его, а высокомерие и самодовольство дают возможность легко игнорировать голоса критиков и сомневающихся.

Долг или дар?

С практической и стратегической точек зрения существенным является вопрос о том, как будет протекать политическая реструктуризация пенсионной системы (а значит, и всей системы государственных финансов). Мне представляется, что одним из ключевых факторов, влияющих на процесс, будет то, каким образом граждане страны воспринимают пенсионные (и другие социальные) обязательства государства, чего они реально ожидают и считают себя вправе требовать от него.

Для описания этого фактора можно использовать воображаемую шкалу, полюса которой соответствуют радикально противоположной трактовке пенсионных обязательств.

На одном конце этой шкалы находится восприятие человеком будущей пенсии как конкретного долгового обязательства, имеющего юридически и арифметически четкое выражение. Например, если вы даете деньги в долг банку, кладя их на долгосрочный депозит, или какому-нибудь предприятию, покупая его облигацию, ваши отношения с ним — это контракт между должником и кредитором, и в нем однозначно прописано, когда и какие суммы он должен вам заплатить. Если брать более близкий пример добровольной программы пенсионного страхования (более детально принцип работы таких программ описан здесь), то и в этом случае клиент страховой компании заранее знает, какие суммы он будет получать (при условии выполнения своих обязательств по уплате взносов), когда и при каких условиях. И в том, и в другом случае у банка, предприятия, страховой компании имеется количественно определенный долг, а кредитор или страхователь имеют безусловное право получить сумму, которая им причитается. И, в принципе, гражданин может относиться подобным же образом к пенсионным обязательствам государства. Отказ исполнять их воспринимается им как нарушение если и не формального закона (законодательная власть имеет официальное право пересматривать законы, в том числе о пенсионном обеспечении), то принципов справедливости и честности, принятых в обществе и составляющих его фундамент.

Другой конец шкалы — это восприятие пенсионных выплат как помощи, которую тот, у кого есть средства, дарит нуждающемуся. Модельным примером может служить частная благотворительность. Когда вы подаете деньги нищему, ни он, ни вы не считаете, что он имеет право получить от вас определенную сумму. Филантроп помогает нуждающемуся по собственной воле, но имеет полное право этого не делать, и получатель помощи это понимает. Такая помощь — дар, но не долг (в финансовом и правовом смысле этого слова). Но точно так же, в принципе, можно воспринимать государственные пенсии. Государство помогает нам в старости, так уж повелось, и оно даже обещало не дать умереть с голоду (или даже обеспечить пристойный уровень жизни), но если у него финансовые проблемы, если оно «не смогло», то так тому и быть, пусть даст сколько сможет. Можно, конечно, попробовать надавить на политиков путем протестов или голосования, но это будет лишь способ выпросить побольше в пределах возможного. Приятная оборотная сторона такого восприятия состоит в том, что от благотворителя вполне можно ожидать и прибавки, если у него дела будут идти хорошо или если ему что-то понадобится от управляемого населения (например, если кандидат на выборную должность захочет получить благосклонность избирателей).

В реальности отношение человека к пенсионным обязательствам государства находится где-то в промежутке между этими крайностями. Конечно, все понимают, что это не вполне долг — хотя бы потому, что настоящий долг можно, например, взыскать по закону через суд, а против законодателя, изменившего закон без нарушения конституционной процедуры, суд не поможет. Но тот факт, что государство в одностороннем порядке отказалось от формальных и четких обязательств, воспринимается в первую очередь как попрание справедливости, и у граждан могут иметься возможности применить негативные санкции к политикам за нарушение контрактных обязательств — например, проголосовать против них на выборах, устроить кампанию гражданского неповиновения, а то и что похуже.

В то же время в современном обществе пенсионные обязательства не воспринимаются и как чистая благотворительность суверена. Граждане считают государство обязанным если не выплатить обещанное до копейки, то, по меньшей мере, обеспечить пристойные средства к существованию людям, которые всю жизнь своим трудом содержали это государство. Иными словами, здесь нет финансового долга, но есть некий нечетко сформулированный моральный долг.

От того, где на этой шкале располагается восприятие пенсионных обязательств большинством граждан, может сильно зависеть политический процесс трансформации и ребалансировки пенсионных систем. Например, рейгановскую реформу Social Security удалось провести в 1983 году даже несмотря на то, что американцы, по-видимому, в целом склонны относиться к соответствующим обязательствам как к официальному долгу (чему есть много причин). Но в то же время относительно скромные масштабы произошедшего пересмотра обязательств и растянутость процесса его реализации во времени наводят на мысль, что эта склонность американцев оказала существенное влияние на события. Посмотрим, что будет в новом раунде — благо ждать, по историческим меркам, осталось недолго.

А что у нас, в России? С одной стороны, наши сограждане в целом считают, что государство им должно пенсию, а проведенная модернизация системы учета в ПФР в принципе им дает возможность примерно оценивать денежные суммы обязательств (по крайней мере, так было до введения системы пенсионных баллов). С другой стороны, для наших сограждан типичным является, например, ожидать повышения пенсий от начальства после президентских выборов, что характерно именно для благотворительного подхода к пенсионным обязательствам. Кроме того, у нашей страны есть опыт двух крупных дефолтов по социальным обязательствам: начало 1990-х годов, когда часть этих обязательств была де-факто аннулирована посредством инфляции, и 1998 год, когда тот же эффект был достигнут с помощью девальвации рубля. Этот опыт показывает, что россияне вполне способны «отнестись с пониманием» к трудностям государства, что скорее характерно для поведения получателя благотворительной помощи по отношению к филантропу. Что, конечно, не исключает сильных эмоций — обиды, разочарования, рессентимента и т.п., — которые могут оказывать влияние на последующие политические процессы.

Понятно, в чем отличие нынешнего планируемого частичного дефолта от предыдущих двух случаев: на сей раз он осуществляется в явном виде, а не через манипуляции в денежной сфере. Поэтому у отрицательных эмоций имеется более сфокусированный объект. Тем не менее пока не очень понятно, насколько серьезно будет то противодействие, с которым столкнется реформа. Если восприятие российскими гражданами пенсионных обязательств на описанной выше шкале находится ближе к «дару», чем к «долгу», то вряд ли сопротивление окажется действенным в краткосрочном плане. Что, разумеется, в долгосрочной перспективе вовсе не обещает государству и обществу легкой жизни в ходе преодоления системного кризиса социальных обязательств.

Уже появились социологические исследования эмоциональных реакций россиян на планируемую реформу. Характерно, что, хотя в спектре высказанных респондентами оценок и звучат высказывания вроде «государство нас кинуло», то есть не выполнило неких обязательств, точный состав и размер этих обязательств остается неясным. По всей видимости, исследователи пока что не ставили себе задачей выяснить то, как россияне воспринимают эти обязательства в терминах предложенного спектра. Возможно, такие исследования будут проведены в будущем.

Возвращение к реальности

То, что не может продолжаться, имеет тенденцию заканчиваться. Возвращение от галлюцинации к реальности не может быть безболезненным. Выражаясь менее метафорически, кризис пенсионных систем всех стран — и России тоже — неизбежно вызовет серьезные политические пертурбации, которые, скорее всего, займут целый исторический период.

Впрочем, для нас, жителей России, это не будет чем-то радикально новым. Похожие процессы наша страна пережила в ходе и после крушения СССР, который экономически, а затем политически рухнул под  тяжестью своих обязательств и претензий — идеологических, геополитических, социальных и прочих. Его официальные социальные обязательства, конечно, не были аннулированы, но их реальная величина стала весьма неопределенной и впоследствии определялась текущими политическими и социальными процессами. На протяжении нескольких лет происходило, так сказать, нащупывание нового равновесия в ходе спонтанного политического процесса. В результате общий уровень пенсионных выплат и других социальных обязательств установился где-то в промежутке, определявшемся, с одной стороны, потенциальной гуманитарной катастрофой, и с другой стороны, реальными возможностями бюджетной системы государства. Новый уровень социальных обязательств по общему признанию был ниже, чем в СССР, и он сложился в результате распада старой политической системы и формирования новой.

Мы сейчас присутствуем при начале глобального процесса, который способен сильно изменить экономический, социальный и политический ландшафт нашей страны и других стран мира. Скучно не будет.

   





2

О заслуженном и удостоверенном

Пенсия в русской
картине мира

Дмитрий Бутрин

Заместитель главного редактора газеты «Коммерсантъ»

Представление о справедливом устройстве общества в России подразумевает вознаграждение долгого труда. Доживший, разумеется, получает в первую очередь вознаграждение материальное — пенсию. Но не только.

Следует признаться себе: практически все сказанное и написанное летом 2018 года (и, видимо, надолго позже) в обсуждении темы «пенсионной реформы» как со стороны ее противников, так и со стороны сторонников бесполезно. В почти любой теме внутренней и внешней политики в России есть в разных случаях разной величины особая составляющая, резко снижающая качество обсуждения. Обычно ее принимают за «защиту собственных интересов», чем она, конечно, не является. Человек, апеллирующий к этому классу интересов, уже через минуту должен прийти к выводу о том, что его оппоненты, очевидно, имеют собственный противоположный материальный интерес, в силу которого нужно или немедленно завершать дискуссию за ее бессмысленностью, или выяснять этот интерес и искать компромисс. Ничего такого не происходит: скорее небо упадет на землю, чем в России кто-то согласится перевести этот диалог в практическую плоскость. В случае же с повышением пенсионного возраста эта особая составляющая преобладала исходно, что делало и делает эту тему особо безнадежной.

Логика во всех обсуждениях происходящего — лишь бедная служанка заранее имеющегося вывода, основывающегося на принципиально иной природы соображениях. Никакие рациональные аргументы не могут быть приняты в расчет и признаны весомыми, если они не в пользу уже имеющегося вывода. Эта проблема большинства экспертов и политологов вне зависимости от их личных взглядов прогрессирует с 2012 года, и это, собственно, не только российская проблема: мышление «в пользу своего лагеря» — норма уже не только для СМИ в странах с особо напряженной политической жизнью (в их случае это даже позитивный симптом — нормы «объективности и беспристрастности», предписываемые им, во многом искусственны и инородны нынешнему устройству медиасферы), но и для социологов, экономистов и политологов в таких обществах.

«Пенсионная дискуссия» 2018 года в России выдается из ряда даже по этим меркам. Многие просто не рискуют в нее лезть, будучи уверенными в совершенной бесполезности этого занятия: даже сопровожденный математическими актуарными расчетами, даже с детальным анализом влияния происходящего на домохозяйства с учетом их различий и особенностей, даже основанный на правовом анализе, в России этот спор имеет скорее религиозную, чем какую-либо еще природу. Риторические и даже поэтические аргументы тут сильнее иных, ибо речь в полемике 2018 года идет о предметах, над которыми в той же аудитории принято в последние годы издеваться, — это так называемые духовные скрепы, которые в нашем случае следует определять как «представления общества о своем устройстве».

Разговор о пенсионном возрасте — это разговор не о деньгах, а о том, кому и что полагается. То есть о справедливом устройстве общества. Программа-минимум — неухудшение текущей ситуации со справедливостью такого устройства. Программа-максимум — движение в сторону идеального устройства общества, которое обязана возглавить его управляющая надстройка, государство, сейчас в силу испорченности нравов и алчности чиновников ведущее общество к распаду и моральной деградации. Большая часть аргументов в спорах о пенсионном возрасте имеет чисто моральную подкладку, покрытую сверху легко отбрасываемыми доводами другого происхождения.

Пенсия как пособие

Видимо, главная проблема, вызвавшая такой странный характер пенсионной полемики, — глубокая мифологичность представлений граждан России о том, что такое государственные институты, для какой цели они создаются, как работают, что в состоянии делать или чего делать не в состоянии в силу ограничений реального мира. Здесь бесполезен экономист и более полезен антрополог: типовая картина окружающего мира в сознании граждан в существенно большей степени определяет их мнения о происходящем, чем представления экономистов о выгодах того или иного решения.

Так, для экономиста не составляет труда понять, что разговоры о пенсионном возрасте и его увеличении — лишь отголосок гораздо более серьезной проблемы, которую ни один из вариантов реальной пенсионной реформы в РФ не в состоянии системно решить. Дополнительные пять лет экономии на страховых пенсиях до 2040 года, очевидно, не остановят сам по себе быстрый рост числа физически недееспособных и одиноких пожилых граждан, более не способных обеспечивать себе какой-либо заработок, сопоставимый с тем, что они способны были себе обеспечить в возрасте 60 лет. Сложнее, чем в России, эта проблема выглядит только для Украины, но она почти так же остра, например, для Японии, а в ближайшие десятилетия будет едва ли не более актуальной для второй по размеру экономики мира, Китая. С точки зрения государства пенсионные выплаты по своей природе — это пособие по нетрудоспособности для пожилых бедных, аналогичное пособию по нетрудоспособности для инвалидов.

Во всяком случае, само по себе понятие пенсионного возраста в первой его формулировке, пенсионном законодательстве Бисмарка в Германии в конце XIX века, предусматривало именно это: пенсионный возраст — это возраст, после которого человек не обязан доказывать свою нетрудоспособность специальной комиссии (тогда этот возраст был обозначен в 70 лет), в отличие от более молодых нетрудоспособных, перед комиссией для получения пенсии предстать обязанных. Пенсионный возраст есть лишь способ экономии государства на освидетельствовании нетрудоспособности и нуждаемости — и никак не более того. Все дальнейшие эволюции этого принципа, основанные на десятках удачных и неудачных совпадений (та же Япония, например, вводила всеобщее пенсионное страхование на последней военной волне, в 1945 году, а устойчивость нынешней пенсионной системы во второй половине XX века в странах ОЭСР в очень большой части основывалась на экономическом эффекте от глобализации и послевоенного бума в Европе), не отменяют базового принципа: пенсионные системы — это частичное решение проблемы бедности пожилых нетрудоспособных людей. Возможности общества (и государства) ее решать ограничены накопленным благосостоянием в этом обществе и его текущими приоритетами.

Если пожилых нетрудоспособных становится много, решение проблемы становится более сложным. Игры с передвижением срока «нормативной нетрудоспособности» системно не меняют ничего, кроме материального статуса разных групп в этом обществе. В силу этого главное, что изумляет в риторике не только российского, но и всех иных государств, решающих пенсионные проблемы, — то, что рост продолжительности жизни в мире исходно объявляется коренным бедствием, из которого следует все остальное. Странный мир мы построили, если естественная смерть в 85–90 лет против 65–70 полвека назад считается бедой, а не огромным достижением человечества.

Пенсия как заслуга

Но это мировые проблемы, а в России все это накладывается на гораздо более архаичные схемы. Два самых распространенных описания института пенсионной системы, к которой сводились летом 2018 года дискуссии о пенсионном возрасте в России, выглядят так. Первый: одной из базовых задач государства, ради решения которых оно создано, является материальное обеспечение всех людей после установленного пенсионного возраста на средства налогового перераспределения. Второй: государство получает от каждого работающего долю налогов, которые изначально предназначены на покрытие расходов на человека в старости. В сущности, государство в этой схеме — это монополист в сфере сохранения и умножения средств, которые граждане (принудительно, конечно) доверяют ему на сохранение для получения их ими в определенном возрасте, этакая гигантская свинья-копилка, вооруженная атомной бомбой и министерством финансов. И в первом, и во втором случае несправедливость изменения пенсионного возраста достаточно очевидна: это вопрос негласного общественного договора, его нельзя менять по прихоти.

Но о чем этот договор, что такое пенсионный возраст в этой схеме и почему именно в 60 лет для мужчин и в 55 лет для женщин в России наступает момент, в который гражданин имеет полное право воспользоваться общественной копилкой или, как вариант, получить на неоспоримых основаниях постоянную выплату из казны? Большинство людей предпенсионного возраста были бы оскорблены предположением о том, что именно их физическое состояние и способность обеспечивать себя требуют обращения к общественным фондам.

Пенсионный возраст в России — это заведомо не возраст нетрудоспособности, поскольку по фактической нетрудоспособности, наступившей по каким-либо причинам ранее, получение больших пенсий населением особо не приветствуется. Во всяком случае, движения за увеличение выплат инвалидам, которые составляют значимый процент в населении, страна не знает: это их проблемы. Нет и массовой поддержки у борьбы с крайней бедностью, хотя эта бедность в России существует и не скрывается: идея материальной помощи не способным достаточно зарабатывать (например, матерям-одиночкам) за счет полностью дееспособных также не очень популярна, хотя и не отвергается, — а ведь старость не главная причина бедности в России, таковыми по совершенно естественным причинам являются многодетность и та же инвалидность.

При этом базовым моментом во всех дискуссиях оказывается «заслуженность» пенсии в срок наступления пенсионного возраста — ее «заработанность» является синонимичной, причем дело обычно не только в деньгах: невысокий размер социальной (нестраховой) пенсии, назначаемой неработавшим, молчаливо признается справедливым. Главный аргумент для пенсионного возраста — это отработанный стаж: неважно, где ты трудился и кем, скажи, сколько ты отработал. Поработай с мое, сынок, — получишь от государства признание и награду: статусную ренту. Статус — пенсионер, то есть удостоверенный государством заслуженный труженик: вот и удостоверение, пенсионное удостоверение. У всех обладающих статусом есть свое удостоверение, с печатью и фотографией. И у вас будет.

Собственно, в этом моменте концентрируются почти все споры о пенсионном возрасте и пенсионной реформе. Правильное устройство общества в России, и это должно быть основой для всех дискуссий, подразумевает вознаграждение долгого труда. Доживший, разумеется, получает в первую очередь вознаграждение материальное — пенсию. Но не только. Это и пакет натуральных льгот, где-то символических (бесплатный проезд в общественном транспорте, санатории), где-то вполне необходимых из-за бедности (скидка на ЖКХ, лекарственное обеспечение). Это особый статус в трудовом коллективе — двусмысленный, но особый. Это априорное уважение со стороны более молодых членов общества. В любом случае, это вхождение в круг выделенных обществом людей с особым почетным статусом — «жизненные стратегии», которые изменяются с увеличением пенсионного возраста, в России по большей части определяются именно существованием такого рода статусов в социуме. Это наиболее массовый и почти общедоступный статус, уравнивающий всех. Ты можешь в пределах разумного строить свою судьбу как угодно. Статус и статусная рента все равно ждут всех тех, кто будет честно трудиться и себе их выслужит.

Хозяин и работник

Роль государства в этой конструкции совершенно естественна: оно присваивает и удостоверяет эти статусы, защищая их от возможных посягательств на ресурсы со стороны других меньшинств. Зная это, вся система аргументации в спорах 2018 года выстраивается на порядок более естественно, чем рассуждениями о том, кто там и сколько в туманном будущем недополучит. Россия — великая и богатая страна. Технически это генератор и одновременно распределитель общего блага. Для производства общего блага нужно три составляющих: природные ресурсы (они в России, по общему убеждению внутри страны, огромны и неисчерпаемы), работающие (неважно, на кого и как — схема неплохо сводится к тому, что работающие заняты переработкой природных ресурсов, лучше во что-то более сложное, например электронику или танк) и организаторы производства (к последним относится начальство любого рода, обладающее особыми навыками в силу образования, — начальством при этом являются не только чиновники, но и частные предприниматели). Главной причиной социальных проблем в России оказывается нечестность организаторов производства по отношению к работающим. Дело не в том, что первые социально отделены от вторых (хотя в идеальной России они не будут изолированы от общества, они будут «головастые мужики из народа» — эта проблема осознается частью граждан и даже артикулируется), но в том, что они забирают себе слишком большую в сравнении со справедливой долю доходов от переработки ресурсов.

Повышение пенсионного возраста в этой схеме — очередная и глубоко несправедливая попытка повысить цену труда начальства в сравнении с ценой труда работающих. Собственно, и все демократические механизмы в этой схеме первые 30 лет существования новой страны в глазах очень значительной части общества сводились именно к этому: государство как надстройка над обществом должно за приемлемую цену управлять переработкой, структурировать социум справедливой раздачей статусных рент их получателям и выполнять еще несколько важных, но на самом деле второстепенных функций. А именно: внешнюю оборону (защиту перерабатываемых ресурсов от посягательств иностранцев), полицейскую работу (по сути, поддержание в обществе статусного порядка и защиту от посягательств частных лиц на статусные доходы), здравоохранение, образование из детей полноценных членов социума (идея образования взрослых до последнего времени рассматривалась как некоторая дикость) и науку (во многом также сводившуюся к поиску более эффективных способов защиты ресурсов от иностранцев и новых технологий переработки ресурсов). Прочие занятия государства, естественным образом отделенного от общества (в основном в силу культурных различий между управляющими и работающими), определялись или как бессмысленная идеологизированная блажь «от избытка культуры», или, напротив, сознательное мошенничество с целью присвоения себе все больших кусков общего пирога.

«Пенсионная реформа» 2018 года в этой концепции — в чистом виде идея второго рода. Но нередко осознается и проблема «размера пирога»: его много расхищают внешние враги, его нерадиво приращивают озабоченные лишь своим брюхом власти, в некоторых случаях признается, что государство в целом (не ради хищения, а из заблуждения) накапливает ненужные объемы ресурсов и инвестирует в ненужные вещи (дворцы Пенсионного фонда, плитка Собянина, Абхазия, Крым, Сирия), хотя могло бы на эти деньги повысить благосостояние работающих. Помочь этому может демократия, в которой не заинтересованы нечестные управляющие, но не хватает настоящего лидера из народа — странно, впрочем, за историю России последнего тысячелетия лидеры из народа не только не проявляли особого интереса к этим вопросам, но и даже толком не появлялись на горизонте.

Картина мира

Спорить с такой картиной мира совершенно бессмысленно: она верна и полностью бесполезна, поскольку на таком уровне примитивизации верно и бесполезно более или менее все. Нет, это не только советское наследие, в этом не так много марксистской трудовой теории стоимости, как кажется на первый взгляд. Это домодерновая картина мира, несложно показать ее религиозные корни и происхождение даже не в советской эпохе, а в позднем Средневековье России: ей не менее 500 лет.

Она почти уникальна: сколько-нибудь схожие представления, видимо, характерны для части общества в Турции и, возможно, в арабском мире с поправкой на существование там частного предпринимательства как основы бытового благополучия наряду с государственными деяниями и перераспределением. Она не хуже и не лучше иных других — в других обществах другие следы средневековых институтов могут быть много сильнее, чем в России, и они не обязательно прекрасны для сторонников классического либерализма. У такого устройства общества есть свои очень позитивные стороны: например, классический русский анархизм, очень популярное мировоззрение в российском обществе, отлично определяется исторической изолированностью «начальствующих» от остального общества — Россия по многим параметрам страна, где ценятся и уважаются отдельные личные свободы, и это нередко хорошо (и поздно) осознают эмигранты, которым по случайности нужны именно эти, а не другие свободы — например, свобода от общественного давления.

Такое устройство ужасно не больше, чем наша история. Чего-то прекрасного, чего ищут в нем под именем «национальной идеи», в таком способе общества думать о себе, на мой взгляд, нет (лозунг «народ не может быть неправ», кажется, совершенно демагогичен — а с чего бы это народ или, уже, большинство имеет монополию на истину?), но, наверное, при желании можно считать его романтичным, природно-социалистическим и т.д. Мне не нравится, но мало ли что мне не нравится.

Важно лишь то, что, разговаривая, кажется, о таком техническом предмете, как пенсионный возраст, мы не должны забывать, о чем на самом деле может вести разговор такое общество. Оно (мы) плохо убеждаемо (убеждаемы) логикой. Оно может включаться в сложнейшие обсуждения очень запутанных проблем, оперируя изысканными аргументами, — и тем не менее держать в голове в качестве нормы то, что при предъявлении смотрится археологическим экспонатом из районного музея: но это можно вытащить из головы и рабочего, и академика, и музыканта, и селянина, и министра. Очень легко сдаться этой архаике — и эту ошибку сейчас, кажется, и совершает правительство, сопровождая изменение пенсионного возраста (само по себе, кажется, достаточно очевидное и рациональное действие) набором социально-статусной мишуры вроде уголовной ответственности за увольнение в тут же изобретенном «предпенсионном возрасте».

Не менее легко и так же ошибочно эту архаику презирать. Очень сомнительной идеей является надежда на «образование и просвещение народных масс» в этом вопросе: во-первых, этого образования и просвещения никто из просвещаемых не заказывал, во-вторых, не в коня корм — не существует способа уговорить потенциальных перевоспитуемых массово удариться в самообразование в этом вопросе, и даже захват телевидения силами оппозиции с последующей трансляцией разумного, доброго, вечного и сложного не поможет: население России неплохо образовано, дело не в образовании, а еще и в том, что считается моральными нормами. Описанная утрированная картина мира соответствует моральным принципам общества: если они будут меняться, понятие о должном в общественном устройстве сдвинется — и тому есть десятки исторических примеров — очень быстро, возможно, на наших глазах. Но многое зависит от того, насколько сторонники иных моральных принципов готовы этому следовать на самом деле и насколько они готовы видеть в людях, сейчас руководствующихся на вид совершенно дичайшими представлениями о реальности, себе равных: убеждать возможно только признающихся равными.

В итоге, увы, поможет лишь персональная жизнь в соответствии со своими убеждениями: это, видимо, единственный способ их эффективно распространять.

   





3

Сакральный институт

Выход на пенсию как экзистенциальный рубеж

Алексей Левинсон

Руководитель отдела социокультурных исследований «Левада-центра»

Пенсионный возраст имеет в России огромное символическое значение. Характерно, что по поводу рубежа, за которым кончается юность и начинается зрелый возраст, согласия в обществе гораздо меньше, нежели по поводу рубежа, за которым начинается старость. Этот рубеж — пенсионный возраст.

Односторонний контракт

За время, прошедшее после крушения советской системы, у большинства россиян старшего поколения и значительной доли представителей следующих поколений сохранилась внутренняя ориентация на то, что можно назвать социальным государством. Согласно этим представлениям, государство обязано выполнять несколько базовых функций — например, обеспечивать бесплатное здравоохранение и образование; точно так же оно обязано платить всем пенсии. Эти обязательства безусловны в том смысле, что никто не задает вопрос, почему государство обязано это делать; таково представление россиян о природе вещей, сложившееся за советские десятилетия. Те, кто так думает, знают, что в других государствах бывает по-другому, что в царской России было иначе, но в «нашем» государстве должно быть так. Пенсионный возраст в 55 лет для женщин и 60 для мужчин был неотъемлемой частью этих представлений. В то же время такой чувствительный момент, как размер пенсии, этими представлениями не определялся. Миллионы людей недовольны тем, как мала их пенсия, но это эмоция совсем иного рода, нежели та, которую вызывает весть о переносе возрастного рубежа. То — недовольство, а это — негодование.

Стоит отметить, что эта связь граждан и государства — не договор, не социальный контракт. В рамках рассматриваемых представлений вопрос об ответных обязательствах граждан никак не ставится. Россияне сознают, что у них есть долг перед Родиной, перед государством: любить, защищать, подчиняться законам. Но отношений взаимности здесь нет. Никто не думает, что пенсию платят людям за то, что они любят Родину, а Родину они любят за то, что им платят пенсии. Мы ведем речь о том, что нарушены не контрактные, то есть условные обязательства, а обязательства, которые воспринимаются как абсолютные, безусловные.

Тем, кто выступает с инициативой переноса пенсионного возраста, хотелось бы обсуждать эту тему со всеми, в том числе с народом, на языке экономики и демографии. В этом дискурсе они не только сильны и искусны, но и чувствуют, что они правы и справедливы. Они могут себе и всем сказать, что защищают национальный интерес, интерес будущих поколений и т.п. Им очень не хочется переходить на язык и логику массового сознания. В этом дискурсе они безжалостные лиходеи, похищающие годы жизни у стариков, и нарушители обязательств государства перед народом.

Монетизация льгот

В 2005 году в России прошли массовые протесты против монетизации льгот — замены натуральных льгот денежными компенсациями. По некоторым подсчетам, реформа так или иначе затронула 40 млн человек и сопровождалась массовыми протестами, движущей силой которых стали пенсионеры.

По расчетам исследователей, больше всех пострадали льготополучатели из крупных городов, которые стали центром социального возмущения. В Санкт-Петербурге протестующие перекрыли несколько важнейших проспектов. Протесты утихли только после того, как в ряде регионов повысили денежные компенсации. Большинство регионов так полностью и не отменили систему натуральных льгот.

В социологических терминах пенсии — это священный, то есть охраняемый особыми, не обыденными нормами институт. Не случайно российское государство всегда очень строго следило за тем, чтобы пенсии выплачивались вовремя. Задержки выплат зарплат в 1990-е годы были повальными. Чтобы при этом не платили пенсии — такого не было. Власть, государство могли ругать очень сильно, но никому не приходило в голову, что оно может не заплатить пенсионерам. Те же представления существовали на уровне индивида: человека могли выгнать с работы (например, за пьянку), можно было нажить себе неприятности на службе, критикуя власть, но никому бы не пришло в голову, что за то или это могут лишить пенсии.  Благодаря этому пенсионеры представляли собой на протяжении почти всех этих лет наиболее свободный и смелый класс с точки зрения участия в социальном протесте. Наши пенсионеры в этом смысле выступали так, как в других странах выступала студенческая, еще не стесненная социальными узами молодежь.

Отношение к самой пенсии в массовом сознании очень сложное. С одной стороны, есть понимание того, что это трудовая пенсия: люди заработали себе право на нее честным трудом, а теперь часть того, что заработали, им возвращается государством. Но есть еще так называемая пенсия по старости, которая не связана с трудовым стажем. И та и другая — обязательный атрибут нашей жизни. Трудовые заслуги и просто заслуги за то, что «я здесь жил», в общем, рассматриваются вместе. Идея, что старость — это заслуга, что прожить жизнь здесь — это заслуга, и она должна быть государством отмечена как таковая платой, — это твердое убеждение россиянина.

Примечательно, что столь твердые убеждения не относятся к древней традиции. Они успели сложиться за исторически весьма краткое и недавнее время. Пенсионное обеспечение того или иного рода для всех жителей страны — это завоевание эпохи, называвшейся социализмом, на ее довольно поздней стадии (1960-е). Глядя на сегодняшние массовые представления, следует признать, что воздействие некоторых базовых постулатов советской версии социализма на массовую социальную культуру оказалось очень глубоким. Россияне в своем большинстве, например, продолжают считать, что основные средства производства не должны быть в частных руках, что недра должны принадлежать государству, и пр. К этому же корпусу представлений относятся и представления о пенсии и пенсионном возрасте.

Пенсионный возраст имеет огромное символическое значение. Характерно, что по поводу рубежа, за которым кончается юность и начинается зрелый возраст, согласия в обществе гораздо меньше, нежели по поводу рубежа, за которым начинается старость. И этот рубеж — пенсионный возраст.

Сторонники его повышения в этом согласны с публикой. Они утверждают, что старость нынче стала приходить к людям позже, поэтому и обозначающий ее рубеж надо подвинуть на более позднее время. Но в России отступление старости не так заметно людям, поэтому их аргументы принимаются немногими. В общественном сознании есть четыре представления о том, что начинается после достижения пенсионного возраста.

Жизнь после пенсии

Первое — не очень распространенное, но приобретшее весьма большой вес в возникших дискуссиях вокруг реформы — представление говорит о том, что в силу неких особых условий жизни и труда в России после выхода на пенсию (а иногда и еще до него) людей настигает смерть. Выступающие с этими аргументами указывают на очень низкую продолжительность жизни российских мужчин. Увеличение пенсионного возраста, заявляют они, только усугубит эту ситуацию. Они считают, что их доводы парируют аргументы тех, кто говорит, что в близком будущем все менее многочисленным работающим станет невмоготу кормить все более многочисленных пенсионеров, — выходящие на пенсию будут сразу умирать.

Второе представление распространено много шире и схоже с первым в том, что полагает выход на пенсию смертью. Но смертью не физической, а социальной, гражданской. Человек исключается из коллектива, теряет человеческие контакты, перестает участвовать во многих видах гражданской активности. Он теряет право на уважение и самоуважение, которым располагает человек работающий. Происходит потеря статуса; для субъекта это превращение в человека второго сорта. Для таких людей теряется смысл жизни. Возможно, часть людей с такими настроениями приветствовала бы удлинение пенсионного возраста. Но их будет останавливать то, что после привычного рубежа в 55/60 лет они все равно будут восприниматься в своих коллективах как те, кому пора уходить.

Третье представление противоположно названным. Для имеющих его людей выход на пенсию — это освобождение, если угодно, рождение для новой жизни. Человек будет сам принадлежать себе, будет делать то, что он хочет. Очень часто это желание не путешествовать по миру, а копаться в саду или сидеть с внуками.  Для таких людей важно выйти на пенсию, пока еще есть силы что-то делать для себя и для семьи. Для них удлинение возраста, конечно, нежелательно.

Есть, наконец, четвертое представление. Человек достигает пенсионного возраста, начинает получать пенсию, но продолжает работать. Некоторые остаются на своих рабочих местах, некоторые переходят на другую, иногда совсем другую работу. Если такое решение не диктуется серьезной материальной нуждой, этот вариант оказывается самым оптимистическим. В части символической человек как бы опровергает, преодолевает все вышеперечисленные значения, связанные с пенсионным возрастом. Иногда его поведение расценивают как доказательство того, что он или она еще не старый человек. Иногда, наоборот, признают, что человек старый, но побеждает свою старость, сохраняя бодрость, продолжая работать. Немаловажно, что доходы такого человека за счет добавления к заработкам еще и пенсии становятся выше, чем были до наступления пенсионного возраста. Таким людям повышение пенсионного возраста также невыгодно прежде всего в символическом, но также и в материальном отношении.

Экзистенциальный рубеж

Как мы видим, выход на пенсию оказывается очень важным экзистенциальным рубежом. Сторонники пенсионной реформы эту часть дела не принимали во внимание, когда выходили в общество со своими предложениями. В плане взаимоотношений государства и общества это было огромной ошибкой. Первый раз такую ошибку совершили, когда попытались произвести монетизацию льгот. Те, кто это делал, полагали, что они имеют дело с экономическим материями, а в итоге оскорбили пенсионеров лишением их льгот. Льготы были не просто удобствами, а знаком отличия заслужившего их от всех других — тем, что жил долго или много работал, уж не говоря о том, что воевал. Тот конфликт, который в обществе сейчас обнаруживается, — это также конфликт вокруг норм и ценностных вещей, вокруг массовых социальных представлений, а не экономических факторов.

   





4

Базовое право

Причины и ресурсы сопротивления реформе

Элла Панеях

Доцент Высшей школы экономики в Санкт-Петербурге

Повышение пенсионного возраста противоречит базовым социальным представлениям жителей России и ломает устройство их базовых социальных механизмов, в частности, устройство семьи. Какие альтернативы есть у российского общества и хватит ли ему ресурсов, чтобы противостоять государству?

Советское наследство

В СССР, как ни странно, пенсия была институтом относительной свободы: в отличие от работы, учебы и всего социального функционирования, пенсия давала советскому человеку долгожданную возможность сбежать и от идеологического контроля, и от необходимости угождать начальству, как это происходит в ситуации, когда твой выбор искусственно ограничен и все механизмы социальной защиты привязаны к месту работы. Пенсию не нужно было «выслуживать» — ее можно было просто заработать, дожив до определенного возраста, имея определенный стаж. Из всего, что было в СССР «бесплатным», пенсия в наименьшей степени была привязана к лояльности.

Советские люди воспринимали выход на пенсию примерно так: они больше ни от кого не зависят, никому ничего не должны, могут думать и делать, что хотят. К пенсии у многих появлялась собственность, более похожая на частную, чем городская квартира, — участок, на котором можно было своим трудом что-то выращивать, пусть это и смешные шесть соток; у человека появлялось на это время. Это большая свобода, чем работать на советском предприятии или в советской конторе.

Стоит признать, что в советской пенсии был элемент справедливости: если государство отняло у вас всю свободу экономической деятельности, сильно ограничило возможность делать накопления, при этом одновременно поставило вас в ситуацию, когда рожать много детей очень невыгодно, то оно, конечно, должно как-то обеспечить старость людям, отработавшим на него свое. Поэтому представление о том, что пенсия является неотъемлемым правом человека, закреплено в постсоветской культуре гораздо прочнее, чем в других обществах. И сейчас, когда на этот институт покусились власти, это прямо противоречит базовым представлениям людей о своих правах. Это не те права, о которых мы обычно думаем, когда говорим о «естественных правах» или «правах человека», но в силу исторических обстоятельств именно такие представления о своих правах сложились у людей. Хотя уже почти 30 лет реальные пенсии несопоставимы с поздними социалистическими, когда средний человек мог действительно жить на пенсионное пособие, с этими деньгами в сознании людей связаны не только материальные интересы. Иллюзия, что кто-то может накопить себе на старость сам, в СССР, в общем, отсутствовала; обратная ситуация была редким исключением. Представление, что старость должна быть обеспечена за счет государственной пенсии, а не какими-то частными механизмами, очень устойчивое.

Люди, которые сейчас выходят на пенсию, начали свою трудовую жизнь — самое раннее — в очень позднем Советском Союзе. До них успело выйти на рынок труда и завершить свою трудовую биографию в позднее «брежневское» время одно поколение, которое до того, как начать работать, знало, что на пенсию можно будет неплохо прожить. Это касалось не всех — мы знаем о несправедливостях, которым подвергались, например, колхозники, — но в сознании массового горожанина это было так. Смотря на это поколение, представление о норме воспринимали остальные. Но уже буквально следующее поколение пенсионеров — то есть те, чья трудовая биография пришлась все еще в основном на советские годы, — по их представлениям, было ограблено. У них либо с самого начала была копеечная пенсия, либо их нормальная пенсия превратилась в копеечную, потому что Советский Союз развалился, и с ним рухнула его пенсионная система.

Поскольку пенсия была обменяна на крайнюю несвободу и тяжелый принудительный труд в трудоспособном возрасте, это воспринималось как ограбление не менее болезненное, чем сгоревшие в инфляции начала 1990-х необеспеченные сбережения. Именно поэтому представление о пенсии как о базовом праве настолько жестко закрепилось в головах и стало практически консенсусным. Даже бесплатная медицина уже в такой степени, как пенсии, фундаментальным правом не воспринимается. Исследование «Евробарометр в России» показало, что люди хотя и возмущаются, но уже довольно легко переключаются на частные механизмы медицинского обеспечения: советы родственников, неформальные консультации — там, где они им доступны, поскольку частная медицина слишком дорога для массового использования из-за зарегулированности.

Сейчас пенсия, на которую можно жить, стала привилегией; но еще более серьезные привилегии получили те, кто может выйти на такую пенсию рано. Я много занималась людьми из тех профессий, где пенсия начисляется в более раннем возрасте и на льготных условиях: силовики, судьи. Для них пенсия очень важна, часто именно она является причиной выбора работы и практически для всех — очень важным препятствием к тому, чтобы рисковать ей. С работой силовик теряет не просто погоны и зарплату, а десять-пятнадцать лет спокойной жизни, когда в трудоспособном возрасте тебе обеспечен базовый доход. И это заставляет делать что угодно, только бы не ссориться с начальством. Сервильность и послушность судей и силовиков завязаны на их особом способе исчисления пенсионного стажа и особой пенсии больше, чем на чём бы то ни было еще.

В обществе все понимают, что выход на пенсию в 45 лет, как у силовиков, — это привилегия. Но пенсия, на которую можно жить, ничего больше не делая, по представлениям живущих в России людей, тоже должна быть у всех. Конечно, это нереалистичное требование, и, честно говоря, уже гораздо менее справедливое: люди, выходящие на пенсию сейчас, большую часть жизни работали в условиях рыночной экономики. Нельзя сказать, что государство использовало их как рабов и теперь должно им. Но у этого ощущения есть свои исторические корни, оно не развеется в одночасье.

Легитимное недовольство

Так называемая пенсионная реформа — на самом деле резкое, без подготовительного периода повышение пенсионного возраста — очень сильно увеличивает недовольство. Рейтинги власти заметно рухнули и не поднимаются, неделя за неделей никакой коррекции рейтингов не происходит. Это говорит о том, что изменение в настроениях людей не ситуативно. Протестное голосование на промежуточных выборах 9 сентября, от которых никто не ждал особых сюрпризов, достаточно четко показало изменение настроений. Если москвичи просто не пришли на участки, то на периферии люди готовы голосовать за кого угодно: за системные псевдопартии, за безликих кандидатов, которым позволили остаться в бюллетене, — лишь бы показать свое недовольство партией власти. Протесты не стали заметно более массовыми в этот день, но все наблюдатели отмечают, что настроение на них изменилось: люди злы, уверены в своей правоте, смотрят на полицию с ненавистью и презрением, которых не было в 2011–2012 годах.

Рейтинг одобрения Владимира Путина и партии «Единая Россия», %

Объявление о повышении пенсионного возраста произошло 14 июня 2018 года. После него, как видно из графика, рейтинги Владимира Путина и «Единой России» начали падать. По данным на 2 сентября 2018 года, они составляют 46 и 35% соответственно. При этом в марте 2018 года перед президентскими выборами рейтинга Путина был 66%, а в сентябре 2016 года перед выборами в Госдуму у «Единой России» — 44%. Максимальные значения были зафиксированы во втором квартале 2015 года — 76 и 54%.

Источник: ФОМ

Недовольство будет проявляться и в каких-то более глубинных вещах. Растет фоновое базовое недоверие к власти, потеря ощущения, что власть работает в интересах граждан, которое после Крыма охватило большинство населения. Пенсионная реформа — нарушение сложившегося контракта между режимом и обществом. Конечно, дело не только в пенсиях, но реформа стала последней каплей. Люди, которые старались не сердиться на рост цен, на обеднение ассортимента в магазинах, на повышение цен на транспорт и ЖКХ, теперь получили более легитимный повод для недовольства. Власть наступила на то, что они считают своими базовыми правами, сделала это небрежно, топорно, не советуясь, не считаясь с возникающими проблемами: так, как обычно действует авторитарная власть в отношении небольших групп, неспособных дать отпор и мобилизовать сочувствие остальных, сейчас поступили с большинством, с базовым, ядерным электоратом.

Женщины на грани срыва

Эта непонятно чем вызванная торопливость реформы приведет к тому, что она ударит не по одним будущим пенсионерам, а практически по каждой семье. Главная проблема, которая затрагивает большинство населения, — с пенсиями женщин. Можно сколько угодно говорить — и справедливо, — что при нынешнем разрыве в продолжительности жизни мужчин и женщин разница в пенсионном возрасте для них приводит к тому, что женщины получают от пенсионной системы намного больше. Но существует реальность, из-за которой, собственно, разрыв в пенсионном возрасте между мужчинами и женщинами боялись до сих пор трогать, — и эту реальность еще долго нельзя будет сбрасывать со счетов, потому что речь идет о таких базовых вещах, как структура и экономика семьи.

При современной длительности жизни в самой типовой российской семье, в которой реально помогают друг другу, обычно живут четыре поколения. У поколения среднего возраста уже есть маленькие внуки и живы еще кто-то из родителей. Редко когда кто-то более отдаленный — тетушки, троюродные родственники и другие — включен настолько же плотно в ту сеть обмена, которая создается внутри семей. Обмен и взаимопомощь в массовом случае идут между поколениями.

«Поколение сэндвича»

Этим термином американская исследовательница Дороти Миллер в 1981 году обозначила людей в возрасте от 45 до 65 лет, зажатых между обязательствами по уходу и заботе перед пожилыми родителями и помощью взрослым детям.

По оценке профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге Елены Здравомысловой, около 80% людей этого возраста в России сталкиваются с проблемами «поколения сэндвича»: постоянная эмоциональная депривация, повышенная физическая нагрузка. Главная характеристика — человек не справляется с балансом ролей, начинает винить себя. В России ситуация обостряется недостаточной институциональной поддержкой ухода за пожилыми.

Когда женщина достигает возраста примерно 50 лет, на нее ложатся проблемы всех четырех поколений. Социологи это называют «поколением бутерброда». Вся семья рассчитывает на то, что она «забьет» на себя и начнет корячиться, одновременно помогая внукам, ухаживая за всеми родителями, потому что мужчины в России не принимают участия в уходе за старшим поколением вообще никак, кроме как деньгами, если они есть. Но обычно их нет — к «грязной» работе мало кто прикасается. К тому же мужчины, которые обычно на несколько лет старше своих жен, как раз в этот момент начинают болеть, и на женщин ложится еще и дополнительная забота о муже. Ее взрослые, но молодые дети, особенно если они только что завели ребенка, тоже нуждаются в поддержке своих родителей, потому что в России рождение одного-двух детей ставит типовую молодую семью на грань нищеты. И дальше женщина начинает вести жизнь, при которой к 55 годам ей на пенсию, честно говоря, очень пора.

Ничего хорошего в этом нет. Такая конфигурация распределения социальных обязательств — это позор страны в XXI веке. Помимо того, что обязанности должны быть более справедливо распределены между женщинами и мужчинами, нужны внешние механизмы, которые берут это на себя. Если в стране много пожилых людей, должны появляться частные или государственные — в идеале в первую очередь частные — механизмы предоставления ухода. Если женщины массово работают, должны быть детские сады, доступные няни — разные, на любой вкус и любой разумный доход. В России частные механизмы задавлены государственным регулированием так, что можно открыть пансионат для стариков или детский сад только для богатых. Если вы попробуете сделать это дешево, так, чтобы это было по карману многим, то от вас не будут вылезать прокурор и все проверяющие инстанции. Вы не просто разоритесь — вы сядете в тюрьму. А с попытками предоставлять этот уход само государство не справляется: в его учреждениях атмосфера такая, что отдать туда любимую маму выглядит преступлением.

Все складывается в одну и ту же тенденцию, и все эти проблемы: социальные, проблемы развивающегося модернизирующегося общества, государства — ложатся буквально на одну возрастную группу. Перечисленные «женские» обязательства перед семьей завязаны на том, что женщина может рано уйти на пенсию. И, если она ради них бросает работу, она потом много лет будет жить на маленькую социальную пенсию, не выработав свой трудовой стаж. С учетом разрыва в продолжительности жизни между ней и мужем — это много лет нищеты. Если она не бросает работу, то расширенная семья сталкивается с большими проблемами, и на женщину оказывается серьезнейшее давление. С такими объективными условиями, как невозможность продолжения работы, мало что можно поделать, поэтому где-то это будут несчастные женщины, которые доработают до инфаркта, потому что выполнять все эти обязанности нельзя долго без вреда для здоровья, а где-то сработают собственные механизмы модернизации заодно с этими экономическими условиями. Женщины средних лет будут отказываться от этих обязательств, а молодые будут меньше хотеть замуж.

Аппетиты государства и ресурсы общества

Это значит, что перед нами очень серьезная социальная проблема: происходит ломка самых базовых общественных механизмов — того, как устроена семья. Власти в последние годы начали лезть в личную жизнь людей, пытаться заниматься биополитикой и воспитанием детей, но вот здесь, похоже, такого умысла и не было — просто не просчитали. Не хватило компетентности сообразить, на какие базовые институты они со своей реформой покушаются, а специалистов, скорее всего, просто не спросили, испугавшись ужасного нерусского слова «гендер». Модель современной семьи и так в кризисе во всем мире; в России на это накладывается отложенный кризис, потому что Советский Союз был излишне консервативен в этом вопросе и не дал пройти вовремя многим объективным процессам — от дискуссии на гендерные темы, которой было самое время начаться годах в семидесятых, и до развития рынка жилья, которого требует изменившееся брачное поведение современных людей. Те, кто проектировал эту реформу, просто не до конца представляют себе, с насколько глубинными силами они вступают в конфликт.

Социальная структура, конечно, приспособится, в какой-то степени решить эти проблемы поможет постепенно растущая плотность социальных связей (когда не вся сеть поддержки ограничена кровными родственниками). Кто-то будет самоорганизовываться, кто-то, например, будет вырабатывать более современные и более цивилизованные способы решать проблему присмотра за детьми. Можно пофантазировать, что какие-то женщины объединятся в интернете и организуют что-то ниже радаров безумных проверяльщиков, где по очереди будут сидеть с детьми друг друга — современное российское регулирование не будет воспринимать это как детские сады. Появится больше теневого сектора в уходе за стариками, больше сиделок, которые работают без оформления за относительно небольшие деньги. Но мне кажется, это изменения слишком фундаментальные и медленные, а ломка из-за «реформы» — слишком быстрая и резкая, чтобы это все обошлось без серьезных социальных издержек.

Как будут проходить эти процессы, частично зависит от действий властей. Государство осознало низовую модернизацию — всю, в целом, как процесс, а не отдельные проявления, связанные с политической нелояльностью, — как непосредственную угрозу себе и вполне сознательно действует на разрушение механизмов самоорганизации, культурных паттернов, которые принадлежат уже к постиндустриальной, постмассовой современности, пытаясь скомпрометировать те идеи, которые с ними ассоциируются. И это частично работает.

С другой стороны, низовая модернизация зависит в том числе от наличия ресурсов. Эти процессы сейчас замедляются в результате экономической стагнации. Определенный уровень благосостояния, безопасности, уверенности в будущем необходим для того, чтобы люди не боялись, например, переходить с работы на работу, переезжать в другой город, в целом становиться более разнообразными в своих стратегиях, в том числе и семейных. Нужно, чтобы не очень много всяких социальных сетей по поддержке было завязано на работу и место жительства. Для новых моделей поведения нужна уверенность, что оба партнера найдут возможность заработать, чтобы они не так страшно зависели друг от друга и от помощи родственников.

Когда ресурсов оказывается на порядок меньше, да еще их перераспределение становится все более повернутым в пользу новой базы режима — тех самых силовиков и судей, которых пенсионная реформа не коснется, — развивать механизмы самоорганизации и горизонтальные связи гораздо труднее. Если вам не хватает денег на новый смартфон, вы остаетесь без приложений, которые помогут вам заказать еду, найти пару, сориентироваться в незнакомом месте, — даже такая простая вещь может оказывать реальное влияние на скорость этих процессов. Эти новые механизмы могут сработать на смягчение эффекта текущей реформы хуже, чем они сработали на смягчение кризисов 2008-го или даже 2014 года и чем интуитивно мы склонны ожидать.